Тварь непобедимая - Страница 102

102

Гриша так и сделал. И, едва лишь услышав в трубке ее порывистый вздох, понял – что-то произошло.

– Гриша, – Светлана не плакала и не кричала, наоборот, ее голос казался неестественно ровным и замедленным, – Пашка пропал.

* * *

Ганс считал, что продумал все точно и аккуратно. Аккуратность эта заключалась в том, что ни на одном из этапов операции не засветится его имя и физиономия. У него были особые причины хранить свою анонимность.

Сударь дал ему два дня, чтобы обеспечить доставку жуткого на вид, но совершенно безобидного и даже трусоватого уродца. Ганс мало задумывался, что он такое, считая, что башковитые доктора вывели у себя в подвалах мутанта для научных целей. Это объяснение его на сто процентов устраивало, поскольку о достижениях современной науки он узнавал только из иллюстрированных журналов, которые иногда оставлял в машине Кича.

Два дня – достаточный срок, если все пойдет по-задуманному. А задумано было круто.

Утром, когда Светка докрашивала в прихожей ресницы, а ее пацан пасся во дворе, ожидая отвода в садик, к нему подкатил «Москвич» с заляпанными номерами. Добренькие дяди с золотыми перстнями поманили мальчика шоколадкой, а он, простодушный, взял да и подошел. Через секунду только синий выхлоп остался на этом месте. Ни-кто не заметил, как мальчишку кинули в машину.

Через пять минут в соседнем квартале Пашку с завязанными глазами перекинул в свою «Хонду» Ганс, чтобы отвезти в одному ему известное место.

Это было очень важно – сохранить место пребывания мальчика в тайне ото всех участников мероприятия. Если ребят захватят при переговорах или в любой другой момент, они не смогут сказать, где парень. Ни слова не скажут, сколько бы менты ни выкручивали им суставы и ни били зубами об колено. И Ганс по-прежнему останется недосягаем, по-прежнему будет ставить условия перед мамашей, а значит – перед ее хахалем докторишкой. Ну а уж с докторишкой будет особый разговор.

Ганс знал – в первые часы после пропажи будет сплошная суета и несуразность. Будут крики, слезы, сопли, ежеминутные звонки в милицию и всякие глупые отчаянные поступки. Поэтому не стоит сразу вступать в переговоры. Пусть пройдет полдня, день, наступит вечер. Страх должен настояться, как хороший коньяк.

Светка начнет помаленьку сходить с ума, подпрыгивать от каждого шороха. И тогда она начнет хвататься за любой шанс вернуть своего паскударика, она будет остерегаться делать глупости. Вот в этот момент можно будет с ней говорить.

Не с ней, конечно, а с Айболитом. Мол, расшибись ты, парень, в доску, а к обеду подгони своего мутанта. Или точно такого же. Услышав такое, доктор и сам не захочет впутывать милицию. Можно, конечно, пойти по ровной дорожке и сразу потребовать деньги, но Ганс хотел не только денег. Он хотел будущего, а это будущее дал бы ему могущественный человек в лице Сударя. Нужно только показать себя перед ним в хорошем деловом качестве.

Главное, до последнего момента не светиться – ни перед Пашкой, ни перед Светкой. Пусть думают, что пацан в руках у неизвестно кого, меньше будут выкобениваться...

Ганс остановил «Хонду» возле старого фургона, сброшенного когда-то с грузовика и уже вросшего в землю. Вокруг стояли молодые березки, из травы торчали ржавые железяки – обломки давно усопших механизмов. Дальше громоздились бесконечные мусорные кучи городской свалки.

Навстречу ему вышел сутулый узкоплечий человек с беззубым ртом и синими от татуировок руками.

– А где Брюхо? – спросил Ганс.

– А он там, спит. – Человек махнул рукой в сторону фургона.

– Уже ужрались... – пробормотал Ганс, открывая багажник. – Вот, получай.

Он рывком поставил на траву дрожащего мальчишку, который от страха уже не мог даже плакать. На его голову был надет черный мешок.

– Слышь, Ганс, а чего... – начал было человек, но Ганс с размаху ударил его костяшками пальцев по лицу. Потом приложил палец к губам. – Понял, – сдавленно проговорил человек, отступая на шаг.

– Все как договорились, – сказал Ганс, когда Пашку увели в фургон. – Держишь его до завтрашнего утра, а там видно будет. Я еще заеду. На улицу не вздумайте его выпускать.

Он достал из машины два хрустящих пакета.

– Вот, тут ему пожрать, попить...

– А нам?

– И вам. Но гляди – если убежит пацан, будешь свое дерьмо жрать!

* * *

Бережно и осторожно извлекал Луков из своей памяти то, что должно было ему сегодня пригодиться. Как ни странно, воспоминания, важнее которых прежде не было ничего на свете, оказались зыбкими и полупрозрачными, как вчерашний сон. Образы и картинки, которые должны были лежать на самой поверхности, погрузились на дно, в темноту сознания.

Однако Луков вспомнил все. И серую восьмиэтажку на окраине, и дверь, обитую коричневой клеенкой, и квартиру – небогатую, но полную нужных и ненужных вещей, которыми каждый человек обрастает к определенному возрасту.

Он вспомнил и хозяйку, бывшую работницу заводской столовой по имени Зоя Филипповна, одинокую пенсионерку, к которой раньше частенько захаживал на чай.

И еще он вспомнил старый затертый ковер, а под ним – несколько новых досок в полу. Там был тайник. Там были деньги и золото в количестве, способном осчастливить не один десяток человек.

Эти деньги были его долгом. И предназначались они вовсе не для счастья. Их с нетерпением ждали авторы плана «Снегопад». По их воле зеленые бумажки и блестящие побрякушки должны были преобразиться в порошок, который осядет на город и превратит в ад жизнь многих людей.

Луков почему-то очень обостренно чувствовал это, он почти видел тех ребят и девчонок, которые день за днем будут превращаться в человеческий мусор. Никогда раньше он не задумывался об этом, никогда не жалел юных придурков, находящих развлечение в наркотиках, но теперь все переменилось. Теперь он сам был изгоем и смотрел на мир под другим углом.

102