Тварь непобедимая - Страница 127

127

Григорий ощутил, что его вот-вот захлестнет волна паники. Он тоже начал двигаться, отступая от Ганса и стараясь при этом не свалиться в воду. Он совершенно не знал, как теперь себя вести, что делать. Драться с Гансом – бесполезно, хотя, наверно, придется. Бежать? До дома, где был сейчас Павлов, пятнадцать минут ходу. Может, там слышали выстрелы и уже бегут сюда? Медлить, тянуть время?..

– Допрыгался, Пилюлькин? – ухмыльнулся Ганс. – Страшно стало?

Григорий теперь понял, про какого постороннего сообщил Валдаеву неуклюжий антропоморф. Вот, значит, какое железо он нес...

Но если питомцы наблюдают за посторонними, если слышат, видят и чувствуют на сотни метров, значит, они должны быть где-то рядом. Неужели они будут безучастно смотреть на это? Черт бы побрал этот их закон о невмешательстве в дела людей...

– Сначала тебе дышло просверлю, – проговорил Ганс, и его челюсть вдруг затряслась от ненависти. – Потом кишки в речку вывалю. И буду смотреть, как они поплывут. Понял, козел?!

Выхода не было. Наступило то пограничное состояние, когда понимаешь – все всерьез. И дело уже не обойдется угрозами и парой зуботычин – все на самом деле серьезно. Однако Григорий еще сохранял самообладание и способность думать. Узкий кончик ножа был пока далеко.

По шее тоненькой дорожкой пробежал холодок от цепочки. Страховка... Знал бы Шамановский, насколько жалкой выглядит эта попытка обмануть судьбу, когда слово «смерть» перестает быть ненастоящим. Что толку от этого кусочка металла с телефоном, если в горло вот-вот воткнется совсем другой металл?..

Ганс медлил. Ему доставляло удовольствие видеть, как меняется лицо врага, как оно бледнеет и теряет твердость черт, как блестят и бегают глаза, как ломается линия рта... Ради этой минуты он жил последние сутки. Время Ганса наконец-то пришло.

Он усмехнулся, словно вспомнил о чем-то приятном, и сказал:

– Да, о девке своей не беспокойся. Я позабочусь. Мы с ребятами позаботимся, – поправился он.

Ни Ганс, ни Григорий не подумали в это время об одной простой вещи. Питомцы пансионата действительно не вмешивались в дела людей. Но на этот раз замешаны оказались не только люди. Только что человек выстрелил в антропоморфа. Это в корне меняло дело...

Они нанесли первый удар так молниеносно, что Ганс не успел даже моргнуть. Три быстрые тени бросились с разных сторон одновременно. Столкновение, короткий звук удара, треск – и вот уже Ганс с изумленным лицом упал на колено. Из рассеченной до кости лодыжки хлестала кровь. Он перевел взгляд на свою руку и издал слабый жалобный вскрик. Из того места, где кончается предплечье, тоже била кровь. Кисть, по-прежнему сжимая нож, валялась на камнях.

От этой картины дохнуло такой первобытной жестокостью – дикой, неукротимой, что у Григория перехватило дыхание. Но ему не дали долго смотреть, как Ганс истекает кровью.

Четыре антропоморфа – точные копии Лукова – вонзили в Ганса свои когти и крючья, захлестнули на его туловище свои хвосты – и поволокли к воде. Ганс от ужаса совершенно оцепенел, его сил не хватило даже на слабое сопротивление.

Окунувшись в озеро, он на мгновение пришел в себя, забил по воде уцелевшими конечностями, но тут какие-то щупальца, необыкновенно сильные и проворные, обвили его под водой и поволокли прочь от берега. Он захлебывался, давился собственным криком, но ровным счетом ничего не мог поделать...

Григорий бросился к Лукову. Тот был жив, хотя и оглушен болевым шоком. Он лежал, привалившись к большому камню, и отчаянно расчесывал грудь, в которую угодили пули. Его била дрожь, ноги судорожно дергались.

– Больно, – прохрипел он.

– Я сейчас позову кого-нибудь! – выпалил Григорий, не зная, чем с голыми руками он сможет помочь страдающему существу.

С середины озера прилетел, тут же оборвавшись, тоскливый крик.

«Непобедимых нет...» – почему-то подумал Григорий.

ЭПИЛОГ

Как всегда, с утра в понедельник в клинике царила суматоха. Желание дать каждому из пациентов достойную долю внимания и заботы оборачивалось для сотрудников непрерывной беготней, нервотрепкой и массированной тратой сил.

После обеда ритм жизни немного успокаивался, но сейчас еще было то самое горячее время, когда одни пытались удержать в голове десятки неотложных дел, другие с досадой понимали, что опять придется остаться на пару часов после работы, третьи, одурев от напряжения и переругавшись с коллегами, мечтали уйти, хлопнув дверью.

Никто, однако, не уходил. Каждый понимал, что высокие оклады и премиальные нужно оправдывать ценой своих сил и нервов.

Впрочем, пациенты вряд ли замечали это напряжение. Они видели лишь улыбчивых и отзывчивых врачей, что стремительно перемещались по кабинетам и коридорам, делая свою загадочную работу и успевая при этом уделить внимание каждому, кто нуждался.

Григорий, невольно заразившийся этой утренней суматошной энергетикой, быстро шел через холл второго этажа, а позади него почти бежала молоденькая медсестра.

– Ну Григорий Михайлович! – восклицала она. – Ну что мне делать? Эта мадам отказывается пить конферон, она говорит, что от него желтеет кожа вокруг рта.

– Чушь! – отвечал Григорий, не замедляя движения. – Желтеет у нее от несбалансированного питания, от жирного и жареного.

– Но она мне не верит! А вас послушает. Скажите ей...

– Послушай меня, Вера. – Григорий наконец остановился и строго посмотрел на девушку. – Я уже в отпуске. Завтра меня здесь не будет. Учись решать такие вопросы сама. Хочешь совет – пожалуйста. Ты ей давала препарат в таблетках? В капсулах? Прекрасно! Теперь пересыпь его в капсулы другого цвета и скажи, что это какой-нибудь ультраконферон и что он стоит в четыре раза дороже.

127