Тварь непобедимая - Страница 94

Ганс заметил, что двое охранников сунули руки под пиджаки, держась за пистолеты.

– А вы стрельните по нему разок, – предложил он. – Он пулю держит.

Существо вдруг задвигалось, вжалось в угол и часто-часто заморгало. А затем произошло вовсе невероятное. Из горла его донесся хрип, в котором можно было различить слова:

– Не надо стрелять... Пожалуйста, не надо...

Даже железобетонные охранники побледнели. Они затихли, судорожно сведя пальцы на пистолетах, готовые всадить сотню грамм свинца в говорящее чудище, если только оно посмеет слишком резко шевельнуться. Тритон стоял с открытым ртом, не издавая ни звука. Недоеденный шашлык вывалился из его руки.

– Так, – проговорил Сударев, мало-мальски справившись с первым испугом. – И что дальше?

– Дальше – я пас, – ответил Ганс. – Дальше вы сами придумывайте. Вы – голова, а я так... Я только думаю, что на этом можно чемоданы денег срубить. А вы сами решайте – в цирке его показывать или сажать на цепь дом охранять... А если на разбор десяток таких зверушек выставить?

– И ты хочешь получить за него долю? – утвердительно спросил Сударев.

– Хотелось бы, – хмыкнул Ганс. – Наверно, какой-нибудь заграничный институт за него целый грузовик «зелени» выставит.

– Да-да-да, понимаю, – пробормотал Сударев. – Ну, конечно, сам ты его толком пристроить не сможешь.

Он немного посторонил охранника и выступил на шаг вперед. Затем громко сказал в глубь фургона:

– Эй! Слышишь меня?

– Слышу, – прохрипело чудище.

Сударев вдруг тяжело задышал. Ему стало не по себе: он уловил что-то жуткое и вместе с тем знакомое. То ли взгляд неподвижных желтых глаз, то ли нотки в голосе... Ерунда, чушь, какие там могут быть нотки? Но все равно, ему захотелось немедленно уйти из-под этого зловещего взгляда.

– Где ты его поймал?

– Ну... – замялся Ганс. – Есть местечко.

– Надо понимать, начинается деловой разговор? – через силу усмехнулся Сударев. – Хорошо, я подумаю. Оставь телефон.

В это время Гоша Тритон, наконец оттаявший, с ухмылкой поднял упавший шашлык и швырнул его в фургон. Колючий уродец быстро-быстро задвигал конечностями, схватил мясо и принялся шумно жевать.

– Ну, пацан, – покачал головой Тритон, – ты бы хоть кормил его.

Он оглянулся и заметил двух поваров, которые с перекошенными физиономиями наблюдали из окна кухни.

– Э, мужики! – зычно позвал Тритон. – Тащите сюда все объедки. Ну, чего смотрите? Быстро, быстро!

Через минуту повара с побледневшими лицами и дрожащими коленями принесли большую алюминиевую кастрюлю с костями и мясными обрезками.

– Во! – одобрительно сказал Тритон. – Ну, ставьте туда, к нему...

Повара, покрываясь холодным потом, оставили кастрюлю в фургоне и бросились обратно на кухню, пока Тритон не придумал что-нибудь похуже. Например, кормить эту жуткую тварь с руки.

Впрочем, это не потребовалось. Уродец, громыхнув цепью, сам дотянулся до еды и принялся жадно рвать мясо зубами.

Сударев этого уже не застал, поскольку поспешил уйти. Он сидел в машине и оттирал платком лоб, пребывая в полном замешательстве. Жизнь уже клонится к закату, а, оказывается, еще возможны такие сюрпризы! Какое-то быдло с перебитым носом подлезает к нему на похоронах и предлагает перепродавать говорящих уродцев. Сюжет, достойный наркотического бреда!

Откуда оно взялось, это чудовище? Много появилось диковинок на свете с тех пор, как Сударев выполз из колыбели, но такого он никогда не видывал. Он был настолько растерян сейчас, что не мог даже ничего предположить.

Впечатления должны были отстояться в голове, чтобы принять мало-мальски определенную форму. Сударев не собирался сейчас обдумывать предложение Ганса, хватало дел и поважнее. Но до самого вечера перед его глазами всплывал говорящий клубок колючек, неподвижно смотрящий из мрака.

Что касается Ганса, то он торжествовал. Обещанные Кичей джип и квартира были детскими игрушками по сравнению с той победой, которую он сегодня одержал. Так ему, по крайней мере, казалось...

* * *

Наконец-то Луков получил то, чего ему страшно недоставало последнее время. Еда! Сочные жирные куски в кастрюле, сырое мясо и сало, обрезки внутренностей. Он глотал все это, не разбирая, не чувствуя вкуса и запаха. И его не тошнило, не передергивало от столь непривычной ему пищи, он поглощал ее так легко и быстро, словно никогда и не знал иной еды.

И хотя кастрюлю отобрали раньше, чем он успел набить живот, все равно почти сразу наступило блаженное облегчение. И опять он испытал знакомые чувства: как лопаются несуществующие мутные пленочки, заслоняющие мир, как яснее и ближе становится все вокруг, проступают краски, звуки, запахи. А мышцы, несколько минут назад казавшиеся засохшими, вдруг проснулись, заиграли живой силой.

Лишь тогда Луков смог полностью оценить произошедшее: только что перед ним стоял Сударь! Тот самый Сударь, который прежде чуть ли не через день звонил или приезжал за советом, который боготворил Луку и уважал, словно родного отца. Тот Сударь, которому Луков, по сути, остался должен целую гору зеленых бумажек с портретами заморских президентов.

И этот человек стоял перед ним с брезгливой гримасой, глядя на жалкое существо, прикованное цепью к стене вонючего фургона. В какой-то момент показалось, что можно одним словом внести ясность и прекратить те мучения и унижения, которые испытывал Луков последние дни. Но он не мог этого сделать. Ни при каких условиях он не желал, чтобы прежние знакомые глядели на него и знали, кто он есть на самом деле. Предстать перед людьми в своем новом облике – это было выше его сил.